Ленинград (Соавтор Герасимова И.Н.)

И небо,
в дымах забывшее, что голубО,
и тучи, ободранные беженцы точно,
вызарю в мою последнюю любовь,
яркую, как румянец у чахоточного.

Радостью покрою рёв
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди,
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.

Владимир Маяковский

 Флейта-позвоночник

Несколько лет назад я совершила путешествие из Петербурга в Москву, с сожалением покинув своих родных, любимых школьных и университетских друзей. Но Петербург не отпускает меня, постоянно возвращая ворохом воспоминаний, вовлекая событиями и заботами, тонкой невидимой связью с «живыми и мертвыми». А еще - энергетика, вернее сказать даже не энергетика, энергетическими волнами наступающая, поглощающая и в одно мгновенье отступающая тоска что ли, тупая стучащая в висках боль. И сны, странные, наполненные ощущением реальности, сны. Сны, сопровождающиеся «фонящим» ритмичным звуком, словно кто-то включил метроном. Сны – воспоминая…. Бессвязные мучительные НЕ МОИ воспоминания.

Первый сон посетил меня в поезде «Москва-Петербург» накануне 9 мая. Взяв своего четырехлетнего сынишку я отправилась в город боевой славы, чтобы встретить этот праздник на Дворцовой площади вместе с сослуживцами моих родителей. 

Я – маленький ребенок….Девочка 5-6 лет, закутанная по- военному в шаленку крест-накрест поверх пальто. Очень холодно… и  хочется есть…. Мы с мамой пересекаем улицу. Мама ведет меня в детский сад. Очень четко ощущаю, как заплетаются ножки в серых, не по размеру, валенках. Мама должна идти на работу, а после работы - копать…. Нужно помогать защищать город. Нужно!!!!

Очень хочется есть. Голод… это больше чем чувство, больше чем ощущение… это навязчивая, преследующая меня идея, сопровождающаяся неприятными режущими, царапающими болями в животе. Это замкнутый круг, возвращающий мое детское сознание к постоянно всплывающим воспоминаниям того, что когда-то могло иметь вкусовые очертания. Один мальчик рассказывал нам с подружкой, как он не может простить себе, что не съел праздничный торт: красивый, многоярусный именинный торт. Другой рассказывал, что мечтает о бочке супа… Глупо? Если вы так считаете, то скорее всего, никогда не испытывали чувство голода. 

Мы знаем, что воспитателям в детских садах дано строгое указание отвлекать нас от мыслей о еде… правда, это получается плохо. Одна сотрудница придумала способ обмануть голод: идя на работу, она срывала веточки с сосновой хвоей. Ее варили, добавляли туда две ложки заработанного помощью в госпитале сахара. Называлось это чудо «витаминки». Благодаря «витаминкам» мы все еще живы…..

Второй сон, застал меня в вечернем поезде несколько месяцев спустя. Я ехала в Петербург по делам редакции. Мерный, ритмичный стук колес быстро погрузил в мир полусна. И вот, когда грань между «Явью и Навью» стала почти незрима, я осознала, что я - мальчик 10 лет, меня зовут Владик. Я в школе на уроке. Любимая учительница Марина Сергеевна проверяет домашнее задание. У доски стоит друг Костик. Костик читает Маяковского: 

Свела промозглость корчею - 

неважный мокр уют,

сидят впотьмах рабочие, 

подмокший хлеб жуют.

Но шепот громче голода - 

он кроет капель спад:

"Через четыре года 

здесь будет город-сад!

Губы сами стали шептать в унисон Косте «через четыре года….»

Оглядываюсь …. Все мои одноклассники с упорством и яростью на лицах упрямо, почти как мантру, твердят эти строки. Я посмотрел на Марину Сергеевну. Она стояла в углу класса, как-то съежившись, укутавшись плотнее, в накинутую на плечи шаль… мне показалось, что она плачет….

Лучик утреннего солнца вернул меня в мою жизнь. И все же странное ощущение не покидало еще долго. Попивая золотистый от наполняющего стакан утреннего солнца чай, я думала о том, насколько явными были в моих снах чужие воспоминания, как будто кто-то решил посвятить меня в великую тайну того времени, а может совсем иначе - решил выпустить наружу свою, невысказанную, нестерпимую боль пережитого. Ну, так или иначе, воспоминая о снах не давали мне покоя. Я поняла, что одновременно боюсь их и жду… 

По возвращению в Москву попробовала выкроить в своем насыщенном графике время на чтение. Выбор пал на Ольгу Бергольц. Нужно ли говорить о том, что вызванный сильнейшими впечатлениями от прочитанного, мой третий сон не заставил себя ждать.

Я девочка. Мне 13 лет. Я старшая сестра маленького Миши. Меня зовут Мая. Мы живем с мамой в коммунальной квартире. Стук в дверь отвлек меня от выполнения домашнего задания. Мама открывает дверь: на пороге стоит соседка по коммуналке. Она предлагает маме фарш. Мама в сердцах выставляет ее за дверь. Я в недоумении, возмущении и замешательстве одновременно:

- Мама, как же так? Ведь ммы же ГОЛОДНЫЕ!!!!!

Мама спокойно обнимает меня, прижимает к себе и целует в макушку. Я ощущаю ее тонкие, усталые от непосильной работы руки.

- Эх, доча, - говорит она с надломой и горечью, - фарш нынче может быть только из человеческого мяса…. Ничего дружочек… ничего…

Я, подумала: как же чудовищна действительность, как ужасно отчаяние, доводящее людей до подобного. И еще я поняла, что когда мы переживем Блокаду, то всегда-всегда будем ценить такое богатство, как хлеб.

А пока - пытаемся обмануть голод: запекаем в мешочке соль на костре для того чтобы она потемнела и приобрела запах вареного яйца. Бутерброд с такой солью создает иллюзию бутерброда с яйцом. Хлеб. Из муки грубого помола с опилками, поэтому тяжелый – 125 граммов на сутки, выдаваемый по хлебным карточкам. 125 граммов – завтрак обед и ужин. Работающие на производстве получают 250 граммов. Смертным приговором стала бы для нас потеря хлебных карточек. 

Надо пережить зиму. Зима выдалась крайне суровая, морозы доходят до минус сорока. Топить нечем – нет ни угля, ни дров. Эта зима съедает все: кожаные ремни и подметки, с улиц исчезают последние кошки, собаки и голуби. ГОЛОД и ХОЛОД!!!! Постоянно всплывает перед глазами недавняя картина как старый, качающийся от дистрофии обросший человек с безумным взглядом жадно глотает схваченный кусок чужого хлеба, вперемешку с кровью и слезами, под ударами толпы, пытающейся отнять незаконно присвоенный хлеб того, кто тоже где-то умирает от голода. Умирают многие…..

Я начинаю жить двумя параллельными реальностями. На Древнем Востоке сновидения всегда считали второй реальностью. Недаром путешествия и приключения во сне имели такое же значение, как и события явные.

Все больше вживаюсь в состояние героев своих снов, вернее, себя в роли других людей… Удивительно то, что город сам заставил погрузиться в свою историю, навязав мне воспоминания детей-блокадников. И стоит ощутить, как тяжелеют веки, как глаза закрываются и…

Я подросток, бегущий в никуда по темной улице. Мне страшно от количества смерти в этом городе. Люди замерзают и умирают от голода, засыпая прямо на обочине. Смерть! Она везде. Она прокралась своими костлявыми пальцами в темный, от отсутствия освещения город. Она – в стоящих в холодной тишине трамваях, в мерном поскрипывании салазок, на которых родственники везут очередного умершего на кладбище. Смерть становится чем-то привычным и обыденным. Один врач в госпитале, куда я хожу помогать ухаживать за ранеными, сказал, что притупление восприятия смерти – это психологическая защита организма, чтобы мозг выдержал, и человек не сошел с ума. Наверное, он прав. В перерывах между учебой и работой я читаю. Я читаю много, можно сказать жадно… боюсь умереть, не прочитав уцелевших книг. Большинство из них ушло на растопку. Теперь я точно знаю, что книга - не только источник знаний, но тепла и света…. Страшно….

Едем с мужем в Петербург на выходные: очень хочется попасть в Филармонию. Большой зал Санкт-Петербургской академической филармонии им. Шостоковича влюбил в себя нас с мужем много лет назад, когда мы были еще студентами. С этих самых пор и сохранилась семейная традиция хотя бы раз в год посещать одно из лучших мест на земле. После, все будет после… а пока – музыка. Играет Штраус, Лист, Мендельсон. Но сейчас не для меня, а для 15-летней девочки. Морок уносит меня в далекую зиму 1941 года. 

В зрительном зале тихо. Штраус, Лист, Мендельсон…слушаю в Филармонии, за белыми колоннами, полузакрыв глаза… У меня внутри все оттаивает. Отходит и прячется чувство голода. Я видела, как один человек продавал билеты за хлеб: 200 граммов за билет. Билеты распродавались моментально.

Оказывается, что на свете существует музыка, существует искусство, способное насытить голодного. А не только карточки и черные трупы. 

Для меня и только для меня в холодном зале голодные музыканты играют, как в мирное время. Разве это не подвиг? 

Музыка прекращает играть…взрыв аплодисментов…слезы.

Теперь, теперь понимаю, что надо делать. 

Рано утром, пока домашнии мирно спят, отправляюсь на Пискаревское кладбище. Только за один день — 20 февраля 1942 года здесь погребено 10043 граждан. Всё обыденно: без венков, без речей, без гробов. Дерево было необходимо живым. В городе – в лютые морозы - не работало отопление. 

Медленно иду по проспекту Непокоренных. Вдоль некрополя тянется каменная ограда, которую завершают чугунные звенья с ритмично чередующимися погребальными урнами. По обеим сторонам входа на кладбище два павильона, в которых находится небольшая экспозиция, рассказывающая о Блокаде. Там же – электронная книга памяти. Введя в поиск данные блокадника, можно узнать место его захоронения. Я наблюдаю за мужчиной, который в течение получаса вводил в поиск имена людей. Тщетно. Данные не сохранились. Слишком многих хоронили без документов.

Здесь тихо…неспешно подхожу к памятной плите «Блокадная парта», которая была создана в память о школьных учителях, работавших в блокадном Ленинграде, и детях, которые продолжали ходить на уроки, несмотря на голод и лишения. 

Спасибо, вам, дорогие, что позволили стать частью общей памяти: 

"Ты хоть много проживи, хоть мало,

Но тебе скажу я, не тая:

Если боль других твоей не стала,

Прожита напрасно жизнь твоя."

(Расул Гамзатов)